Они спросили: «как у тебя там?» Послала фото – опухшее лицо в кровавых следах от респиратора и очков и красными как у белого кролика глазами. «Зона полной защиты» в реанимации — это именно то место, откуда сейчас в любой момент могут открыться двери прямиком в ад. Я восемь часов держала эти двери закрытыми наглухо — руками, ногами, зубами, каждой минутой невозможного, нечеловеческого напряжения. В чёртовом защитном костюме, в котором уже через пять минут дышать становится нечем. За восемь часов никто не умер. Написала, что «это выглядит вот так»! Ответ: «мы тебе очень сочувствием, героиня ты наша». И это было все! Конец.! Сомнения кончились!
46 лет я лезла из кожи вон, чтобы угодить им. Нет, меня не вышвыривали голую на мороз, кормили, одевали, даже дома дали пожить до 27 лет. Дома никто не напивался вдрызг, не гонялся друг за другом со скалкой и не устраивал оргии, не ютился по коммуналкам. По совковым меркам семья считалась образцовой — мать учитель, отец инженер, детей две девочки, бабушка с дедушкой. Ездили-то на море, то к другой бабушке. Подарки на дни рождения дарили. Книжки, пианино, летом дача. Жили не то, чтобы богато, но прилично, никто ничего плохого не скажет. Чего ещё-то надо? А надо было всего ничего. Любви и признания за детьми права быть человеком. И вот этой малости не было.
Однажды лет в 12 я читала Пикуля и увидела там замечательный диалог:
— но я люблю ее!
— увы, мой юный друг. Так не любят!
У меня от шока остановилось сердце. Это было сказано про меня!
Меня забивали с самого раннего детства. Все, чтобы я ни делала, все было не так, все плохо, как не старайся. Слово «нельзя» было все. Вот вообще все, в буквальном смысле этого слова, у меня вообще не должно было быть никаких желаний. Каждую конфетку надо было «заслужить», как будто речь шла о собачонке, а не о ребёнке. Бесконечные крики, придирки, тюканье, бабкины истерики на ровном месте, кусок мыла в подарок на день рождения, потому что кому-то показалось, что я много его смыливаю. Лет в пять я была почти уверена, что у меня как бы два имени — мое и «кусок безрукой дуры». Ни ласки, ни тепла, ничего. Уже в пять лет я была вечной одиночкой. С точки зрения родных все было нормально и даже лучше, ребёнка было не видно и не слышно.
Потом была школа. Как этому коллективу садистов пришло в голову отправить меня туда на полный год раньше, я до сих пор не понимаю. Ну да, читать, писать и все такое умела, но социализация была даже не на нуле, а значительно ниже. Но нет, пошла в класс, в отвратительную районную школу, где в буквальном смысле не было ни одного нормального человека. Учительница первая моя, надзиратель по призванию, имела свойство лупить учеников указкой и таскать за уши. Я до сих пор помню ее руки — мерзкие, жёсткие, жестокие, как плети. Класс — зверинец в лучшем виде. Восемь бесконечных лет побоев, издевательств, буллинга, непереносимой ежедневной пытки моральной и физической. Дома к крикам и ругани прибавились побои за сущие мелочи (ибо ничего более серьёзного мне и в голову прийти не могло), и просто так — для профилактики. Тычки, пинки, подзатыльники, и никогда ни малейшей похвалы. Хоть из кожи вон вылези — ты что, для нас учишься? Вот и иди, учись дальше. Рисуй лошадь, ты не понимаешь, как это важно, вот потом пригодится, спасибо скажешь.
Однажды мать разнесла мне лицо и руки в кровь за разрисованную обложку учебника. Не сам учебник, а дешевую обложку за 25 копеек. Потом увидела, что натворила, и оставила дочку дома. Не из жалости, нет, а потому что кто-то мог заметить, и получила бы она, такая примерная, взбучку по партийной линии. Каждый урок математики начинался с как минимум 10 минут с грязной ругани учительницы. Каждую перемену я могла быть избита, осмеяна, опозорена.
Никто, никогда, ни единого раза за меня не заступился. Родным было откровенно все равно, ребёнок должен приучаться к жизненным трудностям. Однажды, когда ко всему этому прибавилась работа по уходу за новорождённой сестрёнкой, я сорвалась. Были врачи, попытка самоубийства, месяц без сна и две недели дома. И вот эти две недели были самым спокойным временем моего детства, ибо педагогические устремления предков были на некоторое время отложены. Я удачно сбежала из филиальчика ада под названием «школа» после восьмого класса. Потом были медучилище, институт, ординатура. Я совершенно точно знала, почему мне нравилась и нравится медицина — я обожаю помогать людям. Серьезно — я получаю удовольствие, если я делаю что-то, от чего кому-то становится легче. Чтобы так делать, нужны знания, очень серьёзные знания, которые я всю жизнь пью, как воду. Постепенно с ними пришли признание, деньги, эмиграция, вторая карьера (ещё более успешная, чем первая), прекрасная семья, лучший в мире муж и дочка — мечта и радость. У меня есть все, о чем может мечтать женщина, включая даже отсутствие свекрови на горизонте. И еще есть непреходящая, постоянная боль. Я — некрасивая успешная дама, в качестве которой меня знают все, кроме мужа. Во мне постоянно живёт маленькая, забитая, не знающая любви и тепла девочка, испуганная, не имеющая сил даже крикнуть, даже взмолиться о спасении. Или я, за три дня до госов идущая на красный диплом под первым номером на курсе, которую, бьющуюся в ужасе и отчаянии, насильно волокут на дачу сажать картошку, потому что все эти экзамены, это ж такая глупость, чего там учить. Сказали: «Уже 6 лет долбишь, глупая, что ли, и вообще, есть ночь, тогда все и выучишь». Это называется «посттравматическое стрессовое расстройство психики, категория С». Это не лечится, от слова совсем. Есть методы, позволяющие немного, на время облегчить состояние. Один курс стоит от $5000, их надо несколько в год.
Я окончательно сбежала из дома в 27 лет. Сбежала сразу и несколько далековато, а именно к мужу в Штаты. Все эти годы я пыталась с переменным успехом поддерживать контакт с семьёй. Приглашали их попутешествовать с нами (кто не в курсе — это как бы очень приличные деньги, которые мы потратили на что-нибудь более нужное), оплатили сестре высшее образование, которое она тут же и радостно отправила на самую дальнюю полку, все время подкидывали денег на то и на это. Не дергали, ни о чем особо не просили, когда родилась дочка, выкручивались сами. Получали от меня медицинские советы по высшему классу, которые пару так раз просто спасали им жизнь. Единственный раз, когда я услышала от них хоть что-то относительно тёплое, было временем моей свадьбы. Остальные (почти 20 лет) сплошные ерничанья, насмешки и замечания на тему того, какая я упертая, строящая из себя неизвестно что, как будто самая умная и больше всех надо. Естественно, газлайтинг. Естественно, я все выдумала, все вру и вообще сказочная истеричка, которой лечиться надо. Но ежели что, немедленно вылетает дежурное: «солнышко, ну придумай что-нибудь, ты ж у нас умная, расколись и сдохни, но реши наши проблемы». Только, когда я им нужна. Я не помню, чтобы хоть когда-то эти люди назвали меня «доченькой» просто так. Я сначала чувствовала себя странно, когда слышала от мужа ласковые слова без особого повода. Я отходила от режима «все нельзя, перебьешься» больше 15 лет.
И вот сегодня. Я рисковала жизнью, оттаскивая 9 человеческих душ от маленькой железной двери. Незнакомые люди кричали нам слова благодарности, когда мы, полумертвые, ползли через парковку. А от своих родителей я получила. Что им стоило назвать меня доченькой? Что стоило, найти пару ласковых слов? Я устала. Я не понимаю, почему я должна тащить через мою единственную жизнь этих жестоких, токсичных людей, не способных полюбить собственного ребёнка людей, дать ему ту малость, о которой он умолял десятилетиями. Мне все равно, что они старенькие и немощные, я тоже была мала и беспомощна и не могла разрулить все мои проблемы без их помощи. Я просила их помочь, но мне отказали. Что же — теперь я откажу им во всем, кроме финансирования дома для престарелых, если они туда попадут. Я плачу от чувства вины, бессилия и обиды. И освобождения.
Автор: Аноним
https://ispovedi.com/ispoved-2020/ya-nichego-ne-dolzhna-svoi...
Свежие комментарии