Расскажу я вам одну историю. Насколько она реальна, вы уж судите сами, потому что, я сам подчас размышляю о ней и не верю, будто сон какой со мной приключился. Только уж больно реалистичный он, ну да Бог с ним. Не о том я.
В общем, была у меня тётка: не то родственница дальняя, не то подруга чья хорошая.
Вот хотите — верьте, а хотите — нет, только толком мне никто объяснить не мог, кем она нам приходится. Просто любила её вся наша большая семья, и я сам как-то полюбил.Чуть весна в силу вступала — а тётка уже у нас на пороге. Причём всегда такая живенькая, бодренькая, хохотала, тараторила себе, да платок на голове поправляла. Что странно, кстати, — лицо всё в морщинках было, прихрамывала, зубов передних — раз, два и обчёлся, а звали её все тёткой. Да, как сейчас помню, мамка с кухни кричит:
— Тёть Кап, вы проходите! Мы вас уже, как два часа ждём, опаздываете нынче!
А тётка лишь махнет рукой да хромой, но невероятно резвой походкой в детскую чешет. Любила она детей. Да и они находили в ней нечто потешное и забавное, хоть иногда и пугались её странной живости, в которой, наверное, сами ей уступали.
Приходила тётка всегда с корзинами да сумками, доверху набитыми всякими вкусностями: грибы, ягоды, соленья, варенья и всё в таком роде. Поначалу я удивлялся, как эта маленькая, хоть и энергичная старушка может вообще поднять такую поклажу! Ну нереально это — она же, наверное, в два раза тяжелее её самой будет!
Поудивлялся я, да и свыкся с тем, что тётка наша — дама необычная, и все её, так сказать, необычности надо просто принять.
Вот я и принимал всё как должное, пока не случилось вот что…У неё в деревне Холушка домик небольшой был, да скотина кой-какая. В гости из наших к ней никто не ездил — не приглашала, даже отговаривала. Прям так и говорила: «Вы ко мне не ходите. Далёко топать, грязно у меня всегда, сыро, скотиной воняет, да и в деревне, кроме ворчащих стариков, никого и не встретите.
Ежели вам чаво надо — вы скажите, я привезу, но ко мне не ходите. Сыро у меня, грязно, скотиной воняет, да и…» — и вот так она начинала повторять по кругу, пока её кто-нибудь на другую тему не переведёт. Словом, странная наша тётка. Была.
Померла она. Сколько лет ей было — никто из наших не знал. Умерла она в городе, когда гостила у нас. Похоронили, погоревали немного, да и успокоились. Стали жить, как жили: весело, дружно. Только грибочков да солений её зимой не хватало, а так — не изменилось ничего.
А затем нам пришло известие, что домик в Холушке тётка в наследство нашей семье оставила. А конкретно — мне. Почему именно мне? А кто же его знает — я никогда не горел желанием зажить деревенской жизнью…
Но, что поделаешь, надо было взглянуть, что за дом там, да не вымерла ли тёткина скотина. С собой решил никого не брать — взял бы одного из родственников, попросились бы и все остальные, а я не люблю такие шумные компании, даже несмотря на то, что это моя семья.
Поверьте, иногда и от своих родных отдыхать нужно, а меня так вообще порой «волком-одиночкой» звали, но это так, в кругу семьи.
В общем, собрался я да поехал. Деревня и вправду далеко находилась, с пересадками добираться, да ещё пехом топать ой сколько — утомился я, как никогда до этого. Когда, наконец, добрался до места, колени у меня дрожали, а ступни ныли.
Дышалось мне тяжело и рвано, словно разгружал уголь всю ночь без передыху. Расспросил местных, нашёл дом, но, в силу своего состояния, не заметил ни особой грязи, ни сырости, ни запаха скотины. Повалился на чистую, мягкую кровать да забылся глубоким сном.
На утро, как оказалось, в доме действительно было чисто, пахло свежо, а скотина в сарае кудахтала себе да мычала, и никакой вони! Стало быть, привирала нам тётка — ну кроме далёкой дороги — вот только зачем? Как говорится, науке это неизвестно…
Наспех перекусив тем, что брал с собой в дорогу, я отправился осматривать хорошенько дом и местность в целом. Только осматривать-то было и нечего — дом маленький, правда в хорошем состоянии, хлев — тоже небольшой, но достаточно места, чтоб скотина помещалась: куры да две коровки. Вот и вся живность.
А вот с местностью поинтересней было. Деревенька оказалась такой же, в принципе, как и дом: маленькой, уютной, чистой и свежей. Но, как я выяснил чуть позже, жили там и вправду одни старики.
Только обращаться они к себе, типа, «бабушка-дедушка» не позволяли — лишь «тёть» и «дядь». Тёть Нюра, например, которая щедро делилась помидорами и огурцами; дядь Федя, который мог починить всё в доме и так далее.
У каждого своё маленькое хозяйство: куры, коровы, свиньи. Собаки и кошки были, но вот они, все какие-то зачуханные и пугливые. Ну и ладно, я к этим животным, в принципе, равнодушен.
В общем, всё было хоть и немного необычным, мне, как городскому жителю, показалось, более-менее, нормальным. А вот вечером, когда я уже в некоторой степени познакомился с немногочисленными жителями и местными достопримечательностями (которые мне показали тёть Соня и дядь Саша), возвращаясь уже в свой домик, заметил возле забора котёнка.
Как я до этого говорил, к этим животным особой любви не питаю. Но тот был маленький совсем, пищал, дрожал, видать, мамку потерял. Дай, думаю, возьму. Хуже ему не будет, пусть хотя бы согреется, да молока попьёт.
Едва я дотронулся до этого комочка шерсти, откуда ни возьмись появилась тёть Нюра да сказала мне вот какую фразу:
— Ты не гладь его. И в дом не бери. Не по-ихнему это.
Я глянул на неё, уже с котёнком на руках, и даже растерялся — уж больно странная она была. Темнело на улице, и в этой сумеречной темноте, лицо её мне на мгновение показалось покорёженным каким-то, с широкими и глубокими морщинами, а глаза будто почернели в одночасье.
Но, видимо, мне лишь показалось. Моргнув, я увидел перед собой маленькую милую бабушку, которую все называют тётей. И мне даже как-то смешно стало.
— Вы чего, тёть Нюр? Это ж котёнок. Чего от него будет-то?
— Ну как хошь. Только всё равно — не по-ихнему это.
Развернулась тётя Нюра да поковыляла к своей избушке. И знаете, так она мне со спины нашу тёть Капу напомнила, аж тоска какая-то взяла. И если сегодня утром, я ещё думал провести здесь какое-то время, в эту минуту мне страшно захотелось вернуться домой, к родным, к обычной жизни, без этих всяких странностей.
Ночь я провёл беспокойно — всё мне чудилось, что в окна кто-то ко мне заглядывает, а у двери кто-то топчется, словно не решаясь войти. Раза три я вставал и проверял, нет ли кого за ней. Не было, да и быть не могло. Просто на новом месте непривычно, вот и всё. Как-то так, я себя утешал и незаметно всё-таки уснул.
Вторым утром, я обнаружил у двери полную корзину фруктов и овощей — кто-то из тёть или дядь, не иначе, одарил. Видимо, так они тут все и живут: делятся друг с другом тем, что есть, собирают грибы-ягодки да рыбачат. Вот такой народец местный.
Я всё-таки решил, что проведу здесь несколько дней, а потом домой. Неплохо тут, если не обращать на некоторые вещи внимания… Но я не мог не обращать. Я наблюдал за местными, подмечал.
Они были все маленькие, невысокого роста, крепкие, как для своего возраста, говорливые (что немного меня утомляло и подчас раздражало), живенькие и бодренькие. С радостью говорили о своих детях, внуках, племянниках, проживавших в городе, много смеялись и трудились.
Но это было всё словно показным. Будто я сижу в театральном зале, а передо мной разыгрывают спектакль. Почему-то, я не верил им. Нет, не верил. А знаете — почему? Потому что, когда они думали, что я на них не смотрю, их лица странным образом менялись.
Их кожа бледнела, плечи опускались, брови хмурились, а глаза, как будто чернели. Я это видел, и меня это пугало.
Однажды, страх просто сковал меня на месте, когда я случайно заметил полюбившуюся мне тётю Нюру. Она сидела на скамеечке возле своего сарайчика. Голова у неё была опущена так, что я не видел её лица. Но руки…
Если бы вы видели эти руки, вы бы поняли. Они были невообразимо длинными, иссохшими, как у скелета. Я мог пересчитать все косточки, даже, наверное, хорошенько их разглядеть в деталях — кожа была словно прозрачной.
Ногти её были черными, грязными, длиннющими. Я с трудом подавил крик, в горле у меня застрял ком. Я резко развернулся и потопал прочь. Шагал вперёд, к лесу. Не знаю — зачем. Испуг заставлял меня просто идти вперёд, не оборачиваться и не думать.
Из своеобразного оцепенения, меня вырвал голос дяди Феди:
— Не ходил бы ты пока в лес. Не по-ихнему в лес сейчас ходить.
Тут меня словно током прошибло. Чёрт! Почем я раньше этого не замечал? Почему всё это время, я будто этого не слышал? Ведь это так… так странно! Слишком странно, чтобы отмахнуться и принять, как я привык принимать все местные странности.
— Не по-ихнему?
— Не по-ихнему, — глянул поверх моей головы дядя Федя и зашагал прочь.
— Кто они? – крикнул я ему вдогонку, но старичок ничего мне не ответил.
А я не стал его догонять и расспрашивать. Странные детали событий, которые раньше были как будто стёрты из моих воспоминаний, нахлынули волной…
Я собираюсь порыбачить — вдруг появляется кто-то из местных жителей и говорит, что это, мол, не по-ихнему, что не время ещё рыбачить.
Я хочу собаку покормить — не по-ихнему; железное ведро беру, чтобы воды набрать — не по-ихнему, и деревянное мне суют; хочу местные пейзажи пофоткать — не по-ихнему это; спросил, почему у тёти Люси печка нетопленая, — так это не по-ихнему, не время ещё топить.
Я видел надписи на дощечках в доме у тёти Сони: странные, на совершенно непонятном языке. Спросил у неё, мол, что тут написано. А она мне: «Не спрашивай. Я по-ихнему не понимаю. Написано и написано, пусть лежат». И я, как загипнотизированный, слушал их отговорки. Слушал и забывал, что хотел сделать, сказать или спросить.
Меня прошиб холодный пот. Я бегом вернулся в дом, собрал все свои вещи и решил, что сейчас же ухожу отсюда. Пусть хоть с землёй этот дом сровняется, а скотина сто раз передохнет!
Я хочу, чтобы было по-моему, а не по-ихнему, кто бы они ни были! Но пока я собирал вещи, начался такой ливень, что, выйдя из дому, мои ноги вязли в грязи, как в болоте. Лило как из ведра. Нет, я не мог идти. Я хорошо этих мест не знал. Решил, что всё-таки пережду.
Я сидел на кровати, рядом посапывал котёнок, а за окном всё не переставал хозяйничать ливень. Вся деревня словно вымерла. Дома стояли одинокие, пустые, тихие. Во всех окнах было темно и как-то холодно. В тот момент, мне казалось, что я один, а вокруг меня — лишь безлюдные дома, даже скотины в сарае нет. Никого нет.
Я не знаю, как я пережил ту последнюю ночь. Теперь мне не казалось — нет, я точно знал, что за дверью кто-то стоит неподвижно, кто-то с длинными руками, бледной кожей и почерневшими глазами.
Эти же глаза заглядывали ко мне в окно и смотрели злобно, враждебно. Потому что я всё вспомнил и решил сделать не по-ихнему. Я был твёрдо уверен, что завтра уйду отсюда, даже если погода испортится пуще прежнего.
Но, слава богу, утром выглянуло солнце, а дорога — немыслимо! — оказалась почти сухой и не раскисшей.
Я взял котёнка, закинул рюкзак на плечи и рванул из деревни, что есть мочи. На улице никого не было. Никого. Абсолютно. Уходя, я заметил краем глаза, что все дома выглядят грязными, а воздух какой-то сырой, затхлый и воняло скотиной.
Я ушёл, и даже не обернулся, потому что чувствовал, как мне спину прожигает взгляд почерневших глаз, а длинные иссохшие руки хотят схватить меня за плечи. Но нет. Нет. Ничего этого не случилось.
Семье я сказал, что тёткин дом скоро совсем развалится, а скотина подохла. Нечего нам там делать. И вот, уже прошло шесть лет с моего визита в Холушку…
Но я вспомнил о нём только сегодня, и решил обо всём этом рассказать, пока не поздно, потому что, когда утром я наливал себе чай, как всегда его наливаю, в голове у меня промелькнула мысль, что это как-то… не по-ихнему.
Свежие комментарии